На великом стоянии [сборник] - Николай Алешин

В деревне что хоть чуть на виду — о том и толки. Я еще намека не подал Доре о своих чувствах, а уж слухи на полной скорости опережали меня. За три дня до выборов Дора сказала мне:

«Завтра съезжу домой кое за чем. Могла бы съездить и в субботу, да, пожалуй, не вернешься обратно, народу будет много — не попадешь и в автобус. А в воскресенье мне с утра надо быть на избирательном участке, выдавать бюллетени. Так что завтра надежнее. Но меня беспокоит одно: накануне выборов мне надо еще раз встретиться с избирателями. А престарелых предупредить, что к ним приедут с урной на дом».

Она явно намекнула, чтобы я выручил ее. А мог ли я отказаться, когда целиком принадлежал ей и сердцем и помыслами?

Мне даже в удовольствие было услужить ей чем‑нибудь. Я обещал сходить в Ивакино к избирателям.

Она была очень довольна.

«Хорошо бы вам управиться пораньше, — предупредила меня. — Автобус отправляется из города в последний рейс в семь тридцать вечера. Через Ивакино проходит в девятом часу. Дождитесь меня у Степаниды Васильевны».

Заметьте, как чудно получилось у нас: первый раз мы ходили в Ивакино вместе, а оттуда врозь; во второй — туда врозь, а оттуда вместе. Дорогой мне даже хотелось сказать об этом Доре, и мы бы только посмеялись, да обстановка не располагала на шуточки. Весь день перед тем я часу не имел отдыха. С утра трактором подвозил из леса бревна к старому коровнику, который сильно покосился и требовал безотлагательного ремонта. Потом занимался с ребятами на поле за школой, обучал каждого по очереди водить трактор. Мы так там взрыли да изрубцевали снег, словно тут дрались драконы. Все время на улице было тихо, только пасмурно и глухо. Я помылся дома и под вечер отправился в Ивакино встречать Дору. В лицо потянул ветерок вместе с чуть заметным мучнистым снежком. Это бы мне совсем ни к чему, но я услыхал паровозный свисток. А если слышно его за тридцать километров от города, наверняка жди большой непогоды. В любое время года.

Когда мы с Дорой вышли ночью из Ивакина домой, густо пуржило сверху и гнало поземку. Хорошо, что ветер дул в спину и помогал нам брести по заметенной дороге. Я нес сумку Доры да сетку с булками и еще с какими‑то пакетами, а она — большой узел. Пытался взять у нее и остальное, но безуспешно. Хотя она старалась идти по моему следу, но в потемках два раза оступалась в засыпанную тракторную колею. В валенки ей набилось снегу. Я снимал с ее ног валенки, а она тем временем держалась за пояс моего пальто, подобрав разутую, в одном чулке ногу, и говорила:

«Без вас ни за что не рискнула бы идти в Новинское. Переночевала бы у Степаниды Васильевны. В такую метель недолго и заблудиться».

Я молчал — в сладком угаре от ее близости и беспомощности. Мы не вдруг добрались до села. Попрощавшись со мной у крыльца, Дора сказала:

«Завтра весь вечер будем устраивать в сельсовете кабины для голосования. Приходи помогать».

Не знаю, в забывчивости или от души сказала она мне «ты». Я обещал прийти и спать лег с думой о новой встрече. В трубе завывало на все лады, даже чудилось, что вдали идет трактор. А по стенам и окнам будто шарил снаружи кто‑то слепой или пьяный. Но к утру совсем стихло, и небо очистилось. На улице намело такие сугробы, что даже к колодцу не пробиться. С изб одного порядка снег начисто снесло. А избы другого метель обрядила все одинаково. Ветер дул на них с задворок. Потому спереди, с того и другого края крыш, снегу настругало по целой волне. Эти волны завертывались к тесовому залобку и гребнем касались его. С карнизов и наличников тоже козырьком свисал снег, и от него каждое окошко казалось вроде глаза под седой бровью. Но небо синело совсем по‑весеннему. Солнышко поднялось недавно. Лучи падали пока только на верхушки берез, и ветки там точно горели без пламени. Утреннюю тишину в селе оглашали лишь два грача. Эта пара разведчиков воспользовалась попутным ночным ветром. Теперь они сидели на своих гнездах в отдалении друг от друга и держали совет, время ли прилетать остальным. Один сомневался: «Рано!» Другой уверял: «Пора!»

Писцов весело промолвил:

— А ведь это примечательно — разведчики перед валовым прилетом.

— Всегда так, — сказал Саша. — Метель‑то теплая была. От солнышка тем днем уж вовсю потекло с крыш. Но снег спутал наши планы. Когда я утром заглянул в колхозную контору, чтобы узнать, где еще заготовлен лес для ремонта скотного двора, Гриша уже спозаранок был на месте. Он приучил нас еще до наряда обсуждать с ним все предстоящие дела. Если не доводилось собраться накануне, вечером, то утром мы сходились непременно. Наш порядок хорошо влиял и на колхозников: каждый из них твердо знал свое место и поручение. Беззаботность и разброд устранились во всех бригадах.

Так как я на рассвете разгребал снег у дома, то малость запоздал: в конторе уже было большинство бригадиров и звеньевых. Но общий деловой разговор пока еще не завязался: все прислушивались к беседе Гриши с председателем сельпо Пропуриным. Низкорослый Пропурин, с выпуклым брюшком, стоял перед Гришиным столом и локтем прижимал к боку пустой портфель. Он просил у Гриши тесу для внутренней отделки сельмага.

«Мы сейчас заготовляем только половой да лафетник, — сказал Гриша. — Для шалевки надо заново налаживать всю пилораму. А это знаете сколько отнимет времени? Что бы вам пораньше. Ведь сами дали слово на сессии райисполкома, что к выборам сельмаг будет готов».

«Плотники подвели! Такие попались шабашники: день работают, два пьют. До копейки забрали все вперед. Боюсь, не сбежали бы».

«А я хотел подрядиться с ними поправить скотный двор».

«Боже упаси вас, Григорий Тарасович! Не связывайтесь! Одни нервы… Голову сняли с меня. Теперь открытие сельмага приходится отложить до федоровской…»

«На церковный праздник? — засмеялся Гриша. — Ничего себе. Получается, у вас футбольная игра по своим воротам. Ну, ну. За предупреждение о плотниках спасибо. А насчет тесу приходите в понедельник».

Только вышел Пропурин, как в дверях появляется Степанида Анохина. В фуфайке и в мужских брюках навыпуск поверх валенок. Видать, хотя она и обмелась в сенях, но снег так набился в материю черных, с красными кантами брюк, что они словно были облиты молоком. Всем показался забавным ее наряд.

«Ты сегодня оделась по китайской моде», — подтрунила над ней свинарка Настасья Каленова, после того как Степанида вздохнула и сурово поприветствовала нас.

Лесник Роман Макухин еще беззастенчиво заострил шутку Настасьи:

«Сам у нее хитрее черта: умотал на «пожарку», а ее наградил не шапкой, а штанами: чтобы чувствовала и соблюдала верность».

«Отвяжитесь, — беззлобно отмахнулась от насмешников Степанида и заговорила о том, что нам было невдомек: — Как вот завтра с выборами? То бы подумать! Никто из деревень не пойдет голосовать по такой забродице. По себе сужу: того гляди, сердце сдаст.

Она спиной привалилась в промокшей от пота фуфайке к оклеенной серебристо‑розовой шпалерой стене и даже зажмурилась от усталости. Нам сразу стало не до смеху. Получилось, разогнались на бульдозере — и вдруг асфальт… Замолчали и переглядываемся. Гриша даже поднялся из‑за стола.

«В самом деле, товарищи, — сказал он, — налицо угроза срыва. Селом невпролаз, а в поле, действительно… Лошадей у нас мало, машин только четыре. Пожалуй, на машине не проедешь: забуксует. Да и немыслимо подвезти всех избирателей».

«И я про то же, — снова подтвердила Степанида. — Выбрались наши ребятишки из домов на большую дорогу, по которой уж прошел снегоочиститель, да что толку: недалеко до школы, а не сунешься. Пытались на лыжах — подлипает. Так и остались в Ивакине. Я тоже хотела вернуться, да уж побрела, для пробы…»

Она тяжело прошла к незанятому стулу у окна и со вздохом села. На стене после нее остался темный отпечаток.

«Как же быть?» — обратился к нам Гриша: он всегда в затруднительных случаях дорожил добрым советом, что колхозники ценили в нем.

Мне вспоминалось, как, бывало, зимой отец ездил в лес за дровами и брал меня с собой. Чтобы проложить дорогу к поленнице, он срубал на опушке ель, привязывал ее комель к задку дровней да так и ехал до самой делянки. За елью на снегу оставался как бы выпаханный след. Обратно с возом по такому проторенному пути лошади уж было нетяжело. Я высказал Грише соображения:

«Если ель проволочить по дорогам трактором, то обметешь их догола. У нас два ДТ‑54. За день даже на одном можно объехать все деревни нашего сельсовета. А на двух еще сподручнее».

«Пожалуй, так и придется», — согласился Гриша.

Вот какую работу навязал я себе и трактористу Василию Харитонову. Неподалеку стояло несколько старых елей. Никто в селе не льстился на них по‑хозяйски, даром что находились под боком: уж очень разлаписты — сук на суку. Любая — как холм, а ни бревна из нее не вытешешь, ни тесу не напилишь. Даже на дрова не годится: клином не расколешь узловатые кряжи. Свалили мы с Василием по такой боярыне и взяли на прицеп. Жалко красавиц, но что поделаешь. Распределили, кому куда. Он на одну дорогу, я на другую. Дороги застругало начисто, но все‑таки снег по краям каждой облегся, и приметно обозначилась хребтина. По ней‑то и надо было ехать. Трактор вяз не так глубоко и шел почти без затруднения. А что творилось сзади — любо‑дорого глядеть. Ель очищала дорогу. Снежный вал поднимался выше комля и рушился на обе стороны, будто от сдвоенного лемеха. А мелкие комки катило верхом, по сучкам и хвое. Точно по ели перебегали горностаи. В тот день я ничуть не опасался за себя, а за Василия беспокоился: не свалил бы трактор в сугроб с горбыля дороги. А получилось как раз наоборот. Он управился благополучно, а у меня произошла авария: вылетел палец из одного «башмака» — и свалилась вся гусеница. Вот на этой же самой дороге.